Петр Меркурьев-Мейерхольд. Русский характер с еврейским акцентом

Фаина Георгиевна, как очень творческая натура, приврать любила. И когда она говорила: «Мне не нужен этот успех, мне не нужно, чтобы мне аплодировали», — это было, мягко говоря, лукавство. Конечно, она безумно любила аплодисменты, без них она не могла жить...

И я никогда не забуду одну историю. Я позвонил ей и попросил помочь попасть на спектакль «Правда — хорошо, а счастье лучше», где она совершенно замечательно играла няньку Филицату.

Она мне сказала:

— Дружочек, ну зачем вам этот спектакль нужен? У вас есть гораздо более хороший вариант — ваш батюшка.

А папа мой, действительно, на протяжении всей своей жизни играл в этой же пьесе в Ленинграде роль Силы Ерофеевича Грознова.

— Фаина Георгиевна, я даже не то чтобы хотел весь спектакль увидеть (хотя, конечно, интересно посмотреть и на Юрского), я бы хотел вас посмотреть.

— Дружочек, там нечего смотреть, я ужасно плохо играю.

— Фаина Георгиевна, говорят, что вы играете великолепно...

В результате она мне оставила пропуск.

Я пришел на спектакль. Играла Фаина превосходно. Это не то слово. Вот представьте себе, все говорят — национальный характер. Фаина Георгиевна Раневская — еврейка, Фанни Гиршевна Фельдман. Но более русской бабы, чем Раневская в роли няньки Филицаты, я не видел ни у одной актрисы, ни у одной старухи Малого театра. Это была просто замечательнейшая ее работа. Многоплановая. Она играла русский характер, хитринку, мудрость, юмор — все вместе. И я никогда не забуду сцену, в которой она привезла в дом Барабошевых Силу Ерофеевича Грознова, а это было единственным устрашением для Мавры Барабошевой, чтобы та разрешила своей внучке Поликсене выйти замуж за Платона. Раневская одна на сцене, и вот как у нее меняется выражение лица, появляется хитринка, она вдруг начинает приплясывать. Представляете, ей было уже за 80, она себя уже плохо чувствовала, но она приплясывала, что-то пела и вдруг сказала фразу, обращая ее к Мавре Тарасовне Барабошевой: «Вот какую я на тебя нашла угрозу!»

Это был феноменальный спектакль. Я вышел после него уже поздно. Думаю: «Не буду сегодня Раневской звонить. Позвоню завтра, поблагодарю». Наутро так получилось, что я чуточку проспал и опаздывал, приехал на работу в Союз композиторов и думаю: «Ну, сейчас надо быстренько сделать один-два деловых звонка, потом позвоню Раневской». Не тут-то было. Раздается звонок. Секретарь подходит к телефону:

— Да, Фаина Георгиевна, да, здесь.

И мне:

— Петр Васильевич, вас Раневская.

Я беру трубку:

— Фаина Георгиевна, вы... буквально... только собирался вам звонить...

— Дружочек, ну как вам вчерашний мой позор?

— ?! Фаина Георгиевна, ну как вам даже не стыдно такие слова говорить? Это был просто триумф!

— Дружочек, я ведь прекрасно знаю, когда я хорошо играю, а когда плохо. И если я играю плохо, я это замечаю. Но если это когда-нибудь заметит публика, вот тут мне надо будет уходить со сцены...

И я понял, что все ее жалобы на то, что «я так плохо играла», были всего лишь провокацией. В этот момент она ждала, что это обязательно, тут же, незамедлительно опровергнут. И мне страшно даже представить, что было бы с человеком, который с ней согласился бы! Он, конечно, тут же стал бы ее первым врагом. Потому что Фаина Георгиевна очень хорошо относилась к себе. Она себя очень любила и очень уважала, и как творческую личность, и как личность вообще.